Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Страница 61

Теперь, когда заметало дороги, я возил боеприпасы на санях, впрягая в них худую старую лошадку. Таким транспортом теперь обзавелась почти каждая рота.

20 января потеплело. Было всего 30 градусов мороза. Это обстоятельство использовали для того, чтобы вывезти на трофейном грузовике убитых в тыл, где саперы оттаяли и с помощью взрывчатки отрыли братскую могилу, в которой и погребли окоченевшие трупы.

Последовали три ночи, когда мороз опускался до минус шестидесяти градусов. Термометр находился на артиллерийской позиции неподалеку от нас. Когда на батарее как-то открыли заградительный огонь, снаряд разорвался в стволе первого выстрелившего орудия, при этом погиб почти весь расчет. Из-за этого было решено во время сильных морозов отказаться от артиллерийской поддержки.

Противник перерезал все наши коммуникации. Его лучшие вооруженные силы от озера Ильмень прошли по долине реки Ловать с целью объединиться со своими войсками, воюющими по ту сторону Ловати, и замкнуть котел под Демянском. Русские атаковали и перемалывали нас со всех сторон.

В первую ночь февраля мы осторожно отошли с дороги Старая Русса — Холм и перешли в находившиеся на западном берегу Ловати Черенщицы. Этот марш мы проделали по снежной пустыне с большим трудом, забрав с собой всех раненых и автомобили. Нам пришлось обходить населенные пункты и тащить машины мимо них буквально на себе, пока не удавалось снова выйти на проезжую дорогу. На последнем участке пути нам пришлось пробиваться к защитникам Черенщиц, которые нас дружески приветствовали. Теперь мы соединились с главными силами, находившимися в котле, и смогли передать раненых на главный перевязочный пункт.

8 февраля русские далеко позади нас перерезали дорогу, которую удавалось до сих пор оборонять. Это была последняя связь с внешним миром. Котел оказался закрытым.

Мы стояли в 80 километрах впереди главной линии фронта, словно волнолом, о который бились в семь-девять раз превосходящие нас силы противника. Продолжалась в буквальном смысле слова убийственная зима. Дивизии больше не было. Ее остатки получили гордое название «боевые группы». Включая тыловые части и подразделения, в «котле» с 300-километровым фронтом оказалось почти 100 тысяч человек. Прежние роты к началу образования котла, несмотря на имевшиеся возможности снабжения после сражения под Лужно, насчитывали лишь половину от положенной численности.

Продовольствия стало еще меньше, хотя повара пустили в дело свои «черные» запасы, сделанные за счет погибших. С самолетов сбрасывали продовольствие. Но ветер часто относил их к русским позициям. И наоборот, русские самолеты сбрасывали нам русские продукты: хлеб, воблу, сухую колбасу.

В моем маленьком карманном календаре сохранилась запись: 2 февраля. «Выход из Ульяново (правильно: Еваново) на Черенщицы». 6 февраля написано просто: «Бой под Кулаково».

Сплошной линии фронта больше не существовало. Отдельные боевые группы обороняли свои опорные пункты вокруг деревень. Как-то раз, отвозя раненых в тыл, во время пурги я заблудился и заехал к русским. Мне встретился их обоз, я выехал на их позиции, но помахал рукой их артиллеристам, и меня приняли за своего. Потом развернулся и по следам своего же автомобиля вернулся назад к своим.

Наш суточный паек состоял теперь из 400 граммов хлеба, столовой ложки мармелада, искусственного меда или сыра в тюбиках, 25 граммов масла или маргарина. Голод преследовал нас днем и ночью. На таком холоде голодный паек становится еще чувствительнее. Несмотря на такое количество еды, находились некоторые, способные разделить ее на три «приема пищи». Я к ним не относился. Лучше один раз поесть посытнее, пусть даже потом голодать целый день. Мы охотились на все — кошек, собак, сорок, ворон, зайцев. Мы воевали, голодали и замерзали, но ни разу не было случая воровства продовольствия у других. Помощь и вера в товарища — это основа успеха наших войск.

Среди нас все больше было убитых, раненых и обмороженных. Защитников в кольце оставалось все меньше. Противник постоянно атаковал. Это была просто бойня. Наш новый MG-42, имевший скорострельность до 25 выстрелов в секунду, колотил и колотил по массам наседавших с криком «Ура!» красноармейцев.

Если у меня не было заданий на поездку, я с товарищами лежал в карауле у пулемета «гитлеровской пилы» — как окрестили его враги. Все, что нам удалось добыть из оружия в бою, мы использовали в обороне. Патронов к русским пулеметам и автоматам у нас было больше, чем наших. Наши доставлялись к нам самолетом. Ребята из истребительно-противотанковых подразделений заменили вышедшие из строя 37-мм противотанковые пушки на советские 45-мм. Отразив ночную атаку, мы выползали в нейтральную полосу и стягивали с убитых солдат противника валенки, маскхалаты, телогрейки. Запрет на ношение русских меховых шапок тоже обошли. С тех пор как мы разжились меховыми рукавицами, снятыми с убитых русских, — обмороженных рук у нас не стало. Я лично предпочитал оставаться в немецком барахле.

Даты моего календаря перемешались. Но это все равно. Была вторая половина февраля, я постоянно стоял в дозоре у пулемета на дороге Калиткино — Демянск, за мной находился хлев, наполненный убитыми и замерзшими. На другой стороне дороги стояла наша трофейная русская противотанковая пушка. До сих пор работы у нее было мало. Из тыла котла танки нас пока не атаковали. Поэтому пушку для ведения огня поворачивали в разные стороны, позиция это позволяла.

Из тыла к нам приближаются двое саней с сеном. При ясной видимости четко вижу в бинокль лошадей перед санями. Предвкушаю, как обрадуются наши клячи, когда получат вместо гнилой соломы с крыш душистое сено. Сдавленный крик вырывает меня из мечтаний. Расчет на другой стороне улицы разворачивает пушку и направляет ее на сани. Зарядили первый снаряд. Командир орудия медлит, высматривая что-то в стороне от снежного холма в стороне от приближающихся саней.